Неточные совпадения
— Я, мамонька, здеся, —
отвечал боязливый лепет ребенка, притаившегося сзади около сарафана
матери.
— Да если тебе так хочется, я узнаю прежде о ней и сама подойду, —
отвечала мать. — Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, должно быть. Если хочешь, я познакомлюсь с мадам Шталь. Я знала её belle-soeur, — прибавила княгиня, гордо поднимая голову.
Кити
отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити
ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла сказать
матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
― Никогда, мама, никакой, —
отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо
матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
В Ванкувере Грэя поймало письмо
матери, полное слез и страха. Он
ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
— Так точно-с, так-с; заместо матери-с, — торопливо и пугливо
ответила Соня.
В этот же вечер сговорилась она с Разумихиным, что именно
отвечать матери на ее расспросы о брате, и даже выдумала вместе с ним, для
матери, целую историю об отъезде Раскольникова куда-то далеко, на границу России, по одному частному поручению, которое доставит ему, наконец, и деньги и известность.
— Смела ли Маша? —
отвечала ее
мать. — Нет, Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из проклятой пушки.
Самгин
отвечал междометиями, улыбками, пожиманием плеч, — трудно было найти удобные слова.
Мать говорила не своим голосом, более густо, тише и не так самоуверенно, как прежде. Ее лицо сильно напудрено, однако сквозь пудру все-таки просвечивает какая-то фиолетовая кожа. Он не мог рассмотреть выражения ее подкрашенных глаз, прикрытых искусно удлиненными ресницами. Из ярких губ торопливо сыпались мелкие, ненужные слова.
— В этом есть доля истины, — так же тихо
ответила мать.
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина
мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о том, что говорят во флигеле. Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка
отвечала неохотно и не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
Мать удивленно
ответила...
Когда Клим, приласкавшись к
матери, спросил ее, что случилось с Борисом, она
ответила...
Она встретила сына с радостью, неожиданной для него. Клим с детства привык к ее суховатой сдержанности, привык
отвечать на сухость
матери почтительным равнодушием, а теперь нужно было найти какой-то другой тон.
— Да, — угрюмо
ответил Клим, соображая: почему же
мать не сказала, что он будет жить в одной квартире с братом?
Уши отца багровели, слушая Варавку, а
отвечая ему, Самгин смотрел в плечо его и притопывал ногой, как точильщик ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный, проходил в спальню
матери, и там долго был слышен его завывающий голосок. В утро последнего своего отъезда он вошел в комнату Клима, тоже выпивши, сопровождаемый негромким напутствием
матери...
Вопросы дяди звучали, как вопросы экзаменатора,
мать была взволнована,
отвечала кратко, сухо и как бы виновато.
— Вытащили их? — спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека в очках, стоявшего среди комнаты.
Мать положила на лоб его приятно холодную ладонь и не
ответила.
— Но? — спросила
мать, Варавка
ответил...
— Мой взгляд ты знаешь, он не может измениться, —
ответила мать, вставая и поцеловав его. — Спи!
— Чтобы Столыпина отправили к чертовой
матери, — проворчал соседу толстый человек впереди Самгина, — сосед дремотно
ответил...
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о
матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно
отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
— Куда ты исчезаешь? — удивленно, а иногда с тревогой спрашивала
мать. Клим
отвечал...
— Безгранично, как
матери, — вы это знаете, —
отвечала она слабо.
Сначала бабушка писывала к нему часто, присылала счеты: он на письма
отвечал коротко, с любовью и лаской к горячо любимой старушке, долго заменявшей ему
мать, а счеты рвал и бросал под стол.
— Здравствуй… —
ответила мать, как бы тотчас же потерявшись оттого, что я с ней поздоровался.
Девочка пристально посмотрела на седого старика и, крепко обхватив шею
матери, коротко
ответила...
— О нет! —
ответила за нее Вера Иосифовна. — Мы приглашали учителей на дом, в гимназии же или в институте, согласитесь, могли быть дурные влияния; пока девушка растет, она должна находиться под влиянием одной только
матери.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша
мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка
отвечала рассказом о предложении кататься.
«Дочка-с, —
отвечал он с видом довольного самолюбия, — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу
мать».
Ротшильд согласился принять билет моей
матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру потребовать аудиенции у Нессельроде и спросить его, в чем дело. Нессельроде
отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
— Ну и пусть, —
ответил я упрямо, хотя сердце у меня сжалось при воспоминании о
матери. И все же я чувствовал, что если бы опять Дитяткевич схватил меня за борт, я бы
ответил тем же.
Вскоре Басина внучка уехала навсегда из нашего города к знаменитой родне своего высокоученого супруга; сама Бася еще оставалась. Когда
мать порой спрашивала, как живет Ита, — старая еврейка делала важное лицо и
отвечала...
Бедные лошади худели и слабели, но отец до такой степени верил в действительность научного средства, что совершенно не замечал этого, а на тревожные замечания
матери: как бы лошади от этой науки не издохли,
отвечал...
— Да, все трое, —
ответила мать с тихой печалью.
Я был в последнем классе, когда на квартире, которую содержала моя
мать, жили два брата Конахевичи — Людвиг и Игнатий. Они были православные, несмотря на неправославное имя старшего. Не обращая внимания на насмешки священника Крюковского, Конахевич не отказывался от своего имени и на вопросы в классе упрямо
отвечал: «Людвиг. Меня так окрестили».
— Так… ничего, —
ответил я, застыдившись, и быстро вышел, чувствуя, что
мать провожает меня внимательным взглядом.
— Во-первых, вы не должны мне говорить «вы», будущая посаженая
мать, —
ответил доктор, крепко притягивая к себе сваху за талию, — они ехали в одних санях, — а во-вторых, я хочу мадеры, чтобы вспрыснуть удачное начало.
После святок
мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя
ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Нас привлекли к суду, — в кухне за столом сидели дед, бабушка,
мать и допрашивали нас, — помню, как смешно
отвечал Саша на вопросы деда...
— Тише, —
ответила мать, — и еще… Ты замечаешь?
Эти часы стали теперь для мальчика самым счастливым временем, и
мать с жгучей ревностью видела, что вечерние впечатления владеют ребенком даже в течение следующего дня, что даже на ее ласки он не
отвечает с прежнею безраздельностью, что, сидя у нее на руках и обнимая ее, он с задумчивым видом вспоминает вчерашнюю песню Иохима.
Кончается же оппозиция том, что на суровый отказ отца невеста
отвечает: «Воля твоя, батюшка», — кланяется и отходит к
матери, а Коршунов велит девушкам петь свадебную песню…
— Сын не
отвечает за развратный поступок отца, а
мать не виновата, — с жаром провизжал Ипполит.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости
ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей
матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей
матери.
— Именно, — с достоинством
ответил пьяница, — и сегодня же в половине девятого, всего полчаса… нет-с, три четверти уже часа как известил благороднейшую
мать, что имею ей передать одно приключение… значительное. Запиской известил чрез девушку, с заднего крыльца-с. Приняла.
— Ты чего молчишь, как пень? — накинулась она на Илюшку. — Кому говорят-то?.. Недавно оглох, так не можешь
ответить матери-то?
— Потом привезет, —
ответила за него
мать Енафа. — Вот новую трудницу с Мурмоса вывез.
— Какие наши труды, голубушки, —
отвечала мать Енафа, — с грехами не знаешь куда деваться.
— Аминь, —
отвечала мать Агния, оканчивавшая прикалывание своего вуаля.